Парад в революционных тонах

Оппоненты грузинского президента Михаила Саакашвили теперь, после августа, имеют неоспоримый, казалось бы, аргумент: они всегда были против него, они всегда говорили и предупреждали о его странностях, и все, случившееся в августе, должно теперь всем показать, к чему привела всеобщая близорукость. Этот тезис – основа повсеместной оппозиционной кампании, которая развернулась настолько, что уже назначена дата очередной грузинской революции – 9 апреля. По замыслу, именно в этот день, в 20-ю годовщину митинга, с которого, собственно говоря, когда-то все в новейшей грузинской истории и началось, площадь, по заведенной в этой истории традиции, должна положить конец эре очередного лидера, так и не доработавшего до конца своих сроков.
В том, что это случится, если не на площади, не 9 апреля, то в этом году точно, уверены едва ли не все. Как именно это произойдет, и, вообще, почему это должно произойти непременно, не знает никто.

Пойти на Джаву

Между тем, по мере погружения в суть обвинений, бросаемых Михаилу Саакашвили его оппозицией, обнаруживаются принципиальные и кое-что объясняющие нюансы.
Бывший начальник грузинского генштаба Владимир Имнадзе, в отличие от многих критиков президента, от политических и, как принято, медицинских оценок пытается воздерживаться. И он вовсе не склонен обвинять президента в том, что он ввязался в августовскую войну. Речь о другом – о том, как он провел эту кампанию. «Зачем было бить «Градами» по Цхинвали?» «Я бы на Цхинвали вообще не пошел» - генерал хитро улыбается, - «Я бы пошел на Джаву». «Но в Джаве вас бы ждал мощный военный кулак?» «Что ж, пришлось бы повоевать…»

«Повоевать» - ключевое слово, потому что, как полагает Имнадзе, кампания могла иметь смысл – не военный, конечно, а политический. При одном условии: продержаться надо было хотя бы недели две, что было бы достаточно для привлечения внимания мирового сообщества.

А привлекать внимание было к чему. «Такие вещи делаются, разумеется, в стиле non paper», - объясняет человек, посвященный в закулисье полутора-двухлетней давности, - «Тогда в Тбилиси приехал один известный московский грузин, не скрывавший своих связей с кремлевской администрацией, и по дружески поделился своими соображениями». Сводились они к предложению отказаться от стремления в НАТО, приняв нейтральный статус. За это Грузии было обещано начало разговора по решению проблемы Южной Осетии, и согласие на то, что в принципе, в будущем, возможны переговоры по Абхазии. Не более того. «А если мы не согласимся, то на этот счет нам показали карту, на которой российские войска занимали Абхазию – по Ингури, и, что интереснее, Южную Осетию, причем вместе с Ахалгорским районом».

Собеседник, мягко говоря, не является поклонником Кремля, однако понятные сомнения в достоверности сюжета слегка развеял один известный московский грузин, не скрывавший своей ненависти к Саакашвили по причине его воинственности к России. «Мы ведь предупреждали его, мы предлагали ему нейтральный статус…» - вспоминал он, и я уточнил: «Это было просто дружеское предложение, или конкретный план, в котором содержалось еще кое-что – на случай несогласия Тбилиси?» Собеседник улыбнулся: «Вы же не ждете, что я расскажу вам все?»

Словом, в Тбилиси прекрасно знали, к чему идет дело, тем более, что Кокойты ничего особенно и не скрывал. Люди, ответственные за победную тбилисскую пропаганду, и сегодня вынуждены предъявлять объяснения августовского провала, не слишком опасаясь за свою репутацию. «Мы ошиблись: мы думали, что все начнется в Кодори…»

Между тем, знамена, разборную сцену и две кафедры, для самого президента и для назначенного правителем освобожденной провинции Дмитрия Санакоева доехали до Карелии, что очень далеко от пути в Кодори. И, поскольку, это начинание никто особенно не пиарил, приходится остановиться на единственной догадке: в то, что победа в Южной Осетии неотвратима, президент, действительно, верил. В связи с чем оппоненты и крутят пальцем у виска. А люди более вдумчивые с печалью признают: история августовской войны раскрывает образ Саакашвили куда боле рельефно, чем все прежние годы его революционной эпохи.

К чему, пожалуй, необходимо добавить: не только к образу Саакашвили, но и Грузии в целом.

Искусство обходить ловушки

Более умеренные критики Саакашвили, понимая, что ловушка была расставлена везде, считают, что ответ мог быть другим. Когда за несколько дней до начала войны Кокойты, заявив, что ему это все надоело и пора вычистить прилегающие к Южной Осетии районы, перешел от обмена провокационными ударами к массированным обстрелам, нужно было демонстративно отвести войска к местам дислокации, показав миру, кто на самом деле воюет. Однако, конструкция ловушки, возможно, на том и была основана, что ее создатели знали: Саакашвили не отступит.

Объяснить эту решимость невозможно, наверное, потому так упорны слухи о том, что из Москвы поступали сигналы о том, что она не вмешается, что Кокойты ей надоел сам. Однако и у этой версии есть два изъяна. Первый: она слишком явно противоречит другой версии, в соответствии с которой о ловушке в Тбилиси знали давным-давно. И второй: говорят, из всех приближенных только Каха Бендукидзе позволял себе повышать голос и убеждать президента в том, что поддаться – это самоубийство. Но и без него было понятно, что если сигналы из Москвы и поступали, то это часть все той же ловушки.
Разгадка этой загадки, на самом деле, формально, возможно проста: августовская война была разыграна с тбилисской стороны в том же жанре, в котором Саакашвили побеждал Абашидзе и коррупцию: безоглядный натиск, невзирая ни на какой риск. Просто тогда получилось. А теперь – нет. И поэтому теперь оппозиция так уверенно себя чувствует, напоминая, что она предупреждала еще тогда, когда Саакашвили начинал свои бурные реформы.

И здесь простота отгадки оборачивается глубокой поучительной сутью.

Реформаторов не любят нигде. Просто по определению, и Март Лаар, служивший у Саакашвили экономическим советником, может об этом рассказать лучше других: будучи премьером Эстонии в 90-х, он сумел провести реформу, сделавшую Эстонию одной из самых успешных восточноевропейских стран, до конца, в связи с чем уже, наверное, никогда не станет снова премьером. При этом в оппозиции есть люди, которые это понимают, как, скажем, либералы-республиканцы, и те, кто готов идти на любой митинг протестовать против самого реформаторства – вне зависимости от стиля, избранного Саакашвили. Стиль был, безусловно, своеобразным, и любой нормальный человек не мог не морщиться, когда революционное государство ставило бизнесменов по всем понятиям на банальный счетчик. Но это-то как раз обывателю нравилось, тогда митингов не наблюдалось, и Саакашвили выигрывал с почти честными 90 процентами. Сами же митинги выходили странные. С одной стороны, нормальный постсоветский люмпен, негодовавший по поводу дурацкой необходимости платить налоги и пошлины, и вопрос о том, надо ли загружать базарных торговцев кассовыми аппаратами, Саакашвили решал безо всякой рефлексии. На фоне люда, сделавшего бы честь любому маршу пустых кастрюль, особняком стояла интеллигенция, которая тоже делилась на несколько подотрядов. Здесь были советские профессора политэкономии, которым в ходе решительной реформы образования было указано на дверь. Здесь стояла чисто грузинская категория граждан, которые на вопрос, чем будет лучше, скажем, нарочито небритый Леван Гачечиладзе, отвечала весело: «Да ничем. Мы свергали Гамсахурдиа, Шеварднадзе, свергнем Мишу, придет время, будем свергать Левана!». И, наконец, те немногие, кто выходил потому, что их просто оскорблял сам стиль власти, то, что эта власть, которая все могла сделать без единой пылинки на белоснежных одеждах, но предпочла все сделать по российскому образцу, были не очень заметны – такие люди вообще на митинги ходят редко.

Да, все обо всем догадывались с самого начала. О том, что Саакашвили мечтает при жизни прочесть про себя статью в грузинском учебнике истории – где-то рядом с текстом про Давида Строителя, знал любой безработный из далекой грузинской глуши. При том кредите доверия, который наблюдался поначалу, не было никакой нужды ломать комедию с парламентом или давить на прессу. Вертикаль власти обычно устраивают от неуверенности в себе, а уж потом это начинает просто нравиться.

Саакашвили идея понравилась сразу. Он ведь и хотел сделать все сразу, чтобы никто не мешал и не рассусоливал, чтобы никто не мешал старушкам восторгаться своим президентом, выколачивающим им пенсию из кровососов-олигархов, а восторженная толпа нравилась президенту гораздо больше, чем демократический парламент. Толпа и преданная элита – вот формула нормального дучизма, или чавесизма, или чего еще, и нужную фамилию читатель подставит сам.

Возможно, у самого Саакашвили имелись иллюзии. Он, возможно, видел себя Пиночетом, ведь как было можно рассуждать о просвещенном авторитаризме. По воспоминаниям одного из его советников, на заре новой эры, он предостерегал юного триумфатора от ошибок предшественников: «Твоя элита тебя может съесть вместе с твоими помыслами и успехами». И Саакашвили невесело отвечал: «Если бы вы знали, что бы наворотили люди из моего Единого национального движения, если бы я их не держал за руки». И при всех вольностях с бизнесом Саакашвили, как признавали критичные, но объективные, он удерживался от главного: крупномасштабного ЮКОСа он себе не позволял. ЮКОСа, правда, ему в наследство никто не оставлял, но его люди даже на фоне всеобщей нищеты дергали патрона за фалды. До поры – безуспешно.

А потом формула стала работать. Без парламента и прочих демократических институтов власти правительство стало всего лишь департаментом, которое получало приказы из узкого круга близких к президенту людей, а соблазнов становилось все больше. Но успех продолжал сопутствовать Саакашвили, он становился заложником этих успехов, потому что толпа требовала все новых чудес. Саакашвили швырялся стульями, но элита терпела, ее это устраивало – быть рядом с успешным президентом, который лишил себя демократических институтов, потому что ему нравилось решать все самому, а сменявшие друг друга теневые кардиналы уже вовсю делили страну, и сделать с этим было уже ничего нельзя.

А на митинги шел все тот же люмпен с пустыми кастрюлями. Ну, и понемногу интеллигенция. Я спрашивал у одного либерально настроенного оппозиционера, как он себя чувствует на трибуне, под которой бушует избиратель Шалвы Нателашвили, которого в Грузии почти любовно называют «наш Жириновский». «Есть проблема» - отвечал он.

Медаль с одной стороной

Война – не другая сторона описанной медали. Та же самая. В том-то и дело, что у этой медали всего лишь одна сторона с одним профилем. Элита молчала, и когда пришло время попадать в ловушку, никто не перечил. Может быть, перспектива того, что шеф сломает себе шею, ее не слишком уже и пугала.

И после августа элита слегка посыпалась. В политику, как по сигналу, срочно вернулись бывшие соратники: экс-спикер Нино Бурджанадзе, экс-премьер Зураб Ногаидели. И, как оказалось, главное: экс-посол Грузии в ООН Ираклий Аласания.

Про Ираклия Аласания уже примерно год в грузинских политических кругах говорили с нескрываемым восторгом. Молодой политик успел зарекомендовать себя вдумчивым переговорщиком, сын расстрелянного в абхазской войне героя, тем не менее, приветливо воспринимался в Сухуми, что дало ему возможность удачно презентовать там план примирения, что опять же добавило ему очков. Впрочем, во властном Тбилиси его особенно не жаловали, ООН была в некотором роде эвакуацией, которая спасала его от нравов тбилисского двора, на котором верховодил в то время Ираклий Окруашвили. Словом, харизма загадочной личности надолго опередила Аласанию, который еще не вернулся на родину после отставки, как уже стал числиться едва ли не наследником Саакашвили.
Однако, как быстро выяснилось, в оппозиционном Тбилиси его никто особенно не ждал. С единым кандидатом обычно плохо у любой разношерстной оппозиции, но в Тбилиси вышло как-то совсем удручающе. Леван Гачечиладзе на переговоры выходит с одной позицией: я – уже президент, ведь я победил Саакашвили год назад. Не намерена повторять опыт розовой революции с уходом на вторые роли Нино Бурджанадзе.

И отсюда и вытекает предреволюционная ситуация с сопутствующим ей повсеместным ощущением: в этом году Саакашвили уйдет, но как и именно и, вообще, почему – неизвестно.

Человек без драйва

Кажется, единственный человек в оппозиции, который не хочет быть президентом (или лучше всех это желание скрывает) – это Зураб Ногаидели. Может быть, потому, что исходит в своей технологии из того, что отказываются признавать все остальные: общественный запрос на свержение Саакашвили пока не вызрел.

Есть понимание того, что Саакашвили провалил им же начатый грандиозный проект. Что былого драйва и блеска в глазах после августа нет, и они уже не вернутся. Что Саакашвили – уже не тот мощно опиравшийся на толпу и верную элиту президент. Он обрюзг – и политически, и внешне, он пытается играть роль отца нации, но эта роль не его.
Он ослаб, и это знают все.

Но это отнюдь не является сформулированным общественным запросом на его уход.
Тех, кого печалит провал проекта, с точки зрения ниспровергателей рассматривать не приходится – эти люди сидят в по-прежнему многолюдных тбилисских кафе и горько шутят над былыми иллюзиями. Не вырисовывается отчетливого обвинения президенту в его антироссийской политике. То есть, интеллектуалы понимают: все то же самое можно было делать не столь вызывающе, можно было быть потоньше, подобно Назарбаеву или Алиеву, хоть старшему, хоть младшему. При полном понимании двух вещей: проявлять такую тонкость в Грузии сложнее, чем в Азербайджане, и что проявлять ее должен был именно Саакашвили, а это снова вызывает грустную улыбку. Однако в полной мере вариант Бродского «Если Евтушенко против колхозов, то я за» не срабатывает, хотя на откровенно левых митингах эта идея уже готова была прозвучать. Вместе с естественным для таких случаев антиамериканизмом. Однако, как полагает изч6тсный грузинский социолог Мераб Пачулия, возможно, от этого спасает победа Обамы и понимание того, что выиграли враги друга Саакашвили Буша. Однако, есть и объективные предпосылки: американцы в грузинском восприятии остаются единственной силой, которая не позволила российским танкам дойти до Тбилиси, а Москва, как ни крути, как ни радушны по-прежнему к россиянам грузины – оккупант, и отрицать это в Грузии – значит, расстаться с политическим перспективами.

В общем, геополитического наступления на Саакашвили не получается. И любое запальчивое «Не думайте в России, что у нас все, как он» непременно заключится не менее импульсивным: «Но, что бы мы о нем ни думали, вина все равно лежит на Путине».
С экономической точки зрения – трудно везде и везде кризис, а по бедным кризис всегда бьет не так безжалостно, как по богатым, и Саакашвили может себе позволить банальности вроде того, что в России все рушится, а мы продолжаем расти. Тем более, есть 4,2 миллиарда долларов западной помощи, про которые один экономист ЕБРР заметил: если бы войны не было, ее обязательно надо было начать. В общем, драйва на реформы больше нет, зато социальные бреши худо-бедно заткнуть возможно.
И самое главное: кто взамен?

Азарт площади

Отрицательный рейтинг Бурджанадзе сравним с отрицательным рейтингом самого Саакашвили, и внушительный финансовый ресурс ее партии вызывает у грузин недобрую усмешку. Леван Гачечиладзе всерьез после серии его провальных митингов никто не рассматривает. На всех лежит фатальный отблеск слишком долгого сотрудничества с президентом, и замена иллюзиями не наполняет. Аласания, на этом фоне смотревшийся чрезвычайно выигрышно, за пару месяцев успел слиться с привычным ландшафтом, Харизма понемногу рассеялась, рейтинг упал на четверть. Запоздалый старт и вынужденный союз с либералами-республиканцами, по либеральной постсоветской традиции не набирающими 5 процентов, и «Новыми правыми», на счету которых не меньше поражений, чем у российского «Яблока», только добавили ехидства, зреющему по отношению к вчерашнему кумиру.

И ни у кого нет внятного плана действий. Бурджанадзе волею политического каприза ситуации теперь – трибун радикальной площади. Но площади, если даже она соберется, надо что-то сказать, и прошлогодний опыт Гачечиладзе говорит о том, что эта задача по плечу не каждому. Особенно в той ситуации, когда в паре десятков километров стоят танки, ждущие, возможно, искушения спасти братский народ от гражданской войны. В общем, главное собрать площадь, а там будет видно – вся программа.
Аласания настроен на долгоиграющий проект в полном соответствии со слухами, что американцы, уставшие от Грузии, напутствовали его словами: не спеши. Он и не спешит. Бурджанадзе ждет его на площади, полагая, что, придя на нее вторым, он так вторым и останется.

И совсем честен Ногаидели: если получится у Бурджанадзе – он тоже прижжет на площадь. Если нет, он приветствует проекты Аласании, которые больше похожи пока не на фронду, а на раскрутку свежесозданного «Альянса за Грузию».

А дальше возможны варианты, о которых еще никто не знает, но все с нетерпением болельщика ждут.

Общественный запрос в таких историях, как известно, особой роли не играет, и площадь, которая, несомненно, соберется, будет лишь необходимым элементом аранжировки, только вот вопрос – к чему?

Совсем необязательно победит тот, кто эту площадь соберет – в нужный момент на трибуну может взойти кто угодно – хоть спешно вернувшийся из Парижа Ираклий Окруашвили, хоть Аласания, хоть кто-нибудь из ныне приближенных к Саакашвили. Ведь возможен не только 91-й год с выкуриванием из бункера Гамсахурдиа или «розовый» 2003-й. Возможны гибриды, скажем, с армянским 98-м: близкие к президенту люди приходят к нему и делают предложение, от которого не отказаться. Да еще при гарантиях безопасности.

Однако и этот вариант кажется труднообсуждаемым. Кто решится? Вано Мерабишвили, который реально контролирует ситуацию в стране? Он может. Однако, на трибуне оппозиции его не ждут, потому что он, ради е же перспектив, должен разделить участь президента, что в планы всесильного министра внутренних дел никак не входит.
И в итоге, снова все зависит от самого Саакашвили. Любая его ошибка может стать фатальной, но, с другой стороны, не видно ни одной силы, которая могла бы эту ошибку использовать на искомые 100 процентов. И, может быть, правы те, кто считает: пусть соберется площадь, а дальше будет видно. Саакашвили как-то обронил: он бы в такой ситуации на месте оппозиции выиграл. Сегодня перед ним другая задача: не проиграть. Таких задач он еще не решал. Если, конечно, не считать Южной Осетии, в которой, кажется, он всерьез полагал, что может выиграть.

9 апреля он наверняка устроит парад.