Кавказский бумеранг: Инерционная политика России в Закавказье закончится его полной утратой

Ключевое событие 2005 г. – борьба за пакет конституционных поправок в Армении – это соревнование в «европейскости». К Европе апеллируют Роберт Кочарян и армянская «партия власти». Европу призывают в союзники и оппоненты президента Армении. «На всем постсоветском пространстве действует агентурная сеть, направленная на удовлетворение российских интересов». Процитированная выше фраза – не высказывание одного из госминистров Грузии. Это – мнение лидера Армянского общенационального движения (АОД) Арарата Зурабаяна. Мнение лидера проамериканского АОД – это, безусловно, крайняя позиция. Она не отражает всего разнообразия подходов к армяно-российским отношениям, существующих сегодня в Армении. Но тенденция очевидна. Сегодня многие армянские политические деятели и эксперты недовольны российской политикой, ее непоследовательностью и непрозрачностью. Они не верят в способность России быть неким противовесом США и Евросоюзу и играть серьезную геополитическую роль на Кавказе. А значит, растет интерес к контактам с США и Европой.

И даже в традиционной российской вотчине на Южном Кавказе – в непризнанных государствах – ощущается снижение авторитета России. Россия до сих пор не смогла преодолеть политический шок от президентских выборов конца 2004 г. в Абхазии. Абхазия, имевшая до октября 2004 г. репутацию «филиала» российских МИД и спецслужб, а также удобной гавани для российского «серого» и «черного» бизнеса, сделала выбор (неожиданный для многих в Кремле и на Старой площади) в пользу самостоятельности, демократии и прозрачности. Фактически до сегодняшнего дня российский истеблишмент не принял «новую Абхазию» и не признал новых лидеров непризнанной республики как «своих людей». Вместе с тем и нового проекта для своего непризнанного союзника Москва до сих пор не предложила, породив ранее незнакомые для тамошних мест «европейские чаяния». Эти чаяния не носят в отличие от грузинского или азербайджанского «европеизма» антироссийского характера.

Но главное в российской политике на Южном Кавказе – не конкретные политические неудачи, просчеты и новые «вызовы», коими был наполнен период 2004–2005 гг. На юге Кавказа Россия переживает системный кризис. Именно в это время на Южном Кавказе произошел окончательный крах «инерционного» политического сценария. Российская дипломатия не научилась принимать во внимание и просчитывать интересы новых политических акторов на евразийском пространстве (США и Евросоюз). Речь в данном случае не идет об «игре в поддавки» с «партнерами по антитеррористической коалиции». Российским стратегам было необходимо более адекватно представлять мотивацию заокеанской и европейской «большой игры» на Кавказе, освоить политический словарь, принятый в США и Евросоюзе (защита прав человека, этнических меньшинств и миноритарных языков), и активно использовать его для отстаивания своих национальных интересов. Что мешало российской дипломатии летом 2004 г. во время кавалерийской атаки Тбилиси на Южную Осетию и после провокации сентября 2005 г. педалировать обозначенные выше проблемы, демонстрируя себя в качестве гаранта демократии в регионе? Вместо этого в Цхинвали вывешивали российские триколоры, портреты Путина и проводились парады в стиле 9 мая 2005 г.

В отношениях с США и странами Европы не менее важно и осознание объективного характера их проникновения на кавказские просторы. В их присутствии заинтересованы не только сами новые акторы кавказской «большой игры», но и бывшие советские республики Закавказья. Более того, необходимо осознавать, что Кавказ для США – это лишь плацдарм для обеспечения безопасности на Ближнем Востоке, а потому тезис о стратегическом соперничестве с заокеанской державой несостоятелен уже в силу отсутствия ее стратегических интересов в регионе. Эти стратегические интересы – Иран и другие ближневосточные узлы, а не «вытеснение России» из СНГ.

Запасной игрок

Россия в начале 1990-х гг. смогла заморозить, но не разрешить межэтнические конфликты в регионе (армяно-азербайджанский, грузино-абхазский и грузино-осетинский). В их разрешении кровно заинтересованы проигравшие стороны (Грузия и Азербайджан), а значит, появление новых покровителей пострадавших неизбежно. Таким образом, проблема для России сегодня состоит не в блокировании усилий новых игроков (тем паче для этого нет ресурсов), а в умении адекватно прогнозировать американское и европейское «миротворчество» и столь же адекватно на него реагировать. Обучение этим навыкам – вопрос чрезвычайно актуальный, поскольку в 2004–2005 гг. американское и европейское присутствие на Южном Кавказе приобрело новое качество. Проамериканская ориентация стала краеугольным камнем внешней политики Михаила Саакашвили, а европейская интеграция объявлена приоритетом не только Грузии, но и Азербайджана. Спору нет, европейские и американские надежды государств Южного Кавказа являются завышенными, но данный факт вовсе не повод для самоуспокоения. Если Россия уже сейчас не сможет нормально конкурировать и сотрудничать с новыми силами кавказской «большой игры», при этом адекватно оценивая все плюсы и минусы и конкуренции, и сотрудничества, она обречена на превращение в «запасного игрока».

Второе, не менее деструктивное для России последствие реализации «инерционного сценария» заключается в том, что в течение всего постсоветского периода российская власть проявляла принципиальное нежелание конструктивно работать с оппозицией, «вести» ее наиболее перспективных кандидатов на высшую власть. Работа с оппозицией вовсе не означает смену приоритетов Москвы и ее переориентацию на поддержку противостоящих власти партий и движений. Подобная «смена вех» может привести к усилению сил, мягко говоря, не испытывающих больших симпатий к России. Очевидно, что Армянское общенациональное движение (АОД) или азербайджанский «Мусават» не могут стать проводниками политики Кремля. Однако отказ от диалога с реальной оппозицией, обвинения в адрес ее лидеров в сотрудничестве с «международным империализмом» чреваты еще большими потерями. В случае победы оппозиции Россия получает загнанных ею же в угол противников, на которых у нее нет никаких серьезных рычагов влияния. Таким образом, Кремль добровольно передает эти рычаги своим «заклятым друзьям» – американцам и европейцам. Между тем сегодня Москва не работает с представителями азербайджанских предвыборных блоков «Азадлыг» и Yes и лидерами оппозиционного Национально-демократического союза Армении.

Политический триумф Михаила Саакашвили и его политика по «собиранию Грузии» стали во многом сюрпризом для Москвы. Подобного сюрприза можно было избежать, если бы Кремль более плотно работал с триумвиратом Саакашвили–Бурджанадзе–Жвания до «великих потрясений» в Тбилиси.

Тревожный звонок для Москвы в 2004–2005 гг. звучал и из Еревана. На сегодняшний день армянская власть намного лучше организована и консолидирована, чем разложившийся режим Эдуарда Шеварднадзе. Однако односторонняя поддержка Кремлем Роберта Кочаряна и отказ от диалога с тамошней оппозицией формируют у ее представителей образ России исключительно как патрона армянской власти, стремительно теряющей былую популярность. «Сегодня Россия всеми силами пытается сохранить действующую в Армении власть, поскольку, потеряв ее, она автоматически потеряет здесь и свое влияние», – считает лидер АОД Арарат Зурабаян. Сейчас еще не поздно взять развитие оппозиционных течений в Армении если не под контроль, то хотя бы в серьезную «разработку». Иначе в случае «революции роз» по-еревански серьезных потерь не избежать. Потерь гораздо больших, чем в ситуации с Грузией.

В конце 2004 г. Москву ожидал еще один сюрприз – электоральный успех кандидата в президенты Абхазии Сергея Багапша. Сухумский провал Кремля был также вызван переоценкой степени «консолидации» абхазского общества и игнорированием роли общественных структур и традиционных институтов, автономных от власти. Упорное нежелание признать провал собственных политтехнологий и исправление ошибок путем жесткого прессинга Абхазии имело лишь один результат – рост недоверия к России как к гаранту абхазского суверенитета. Предновогоднее закрытие границы по реке Псоу стало хорошим подарком для Грузии, до сей поры не имевшей серьезных козырей в своей агитации против абхазского русофильства.

Но самое главное то, что в 2004–2005 гг. Москва, пожалуй, впервые за весь постсоветский период столкнулась на Кавказе с политической волей и системностью, столь недостающими ей. На политической арене Грузии появился президент, не просто четко обозначивший свою главную цель – «собирание Грузии», но и последовательно добивающийся ее. Грузинского президента можно сколько угодно и совершенно обоснованно обвинять в этнонационализме и популизме, но наличие воли и последовательности резко выделяет его среди других закавказских лидеров.

Новые политические проекты России помимо новых внешних факторов должны принимать во внимание новых кавказских игроков, имеющих качественно более высокий уровень подготовки.

Россия — кавказское государство

«Инерционное» развитие российской политики на Кавказе себя исчерпало. Сегодня России, предстоит, во-первых, снова вести конкурентную борьбу с американскими и европейскими проектами, во-вторых, продолжить политическое разрешение отнюдь не урегулированного абхазского кризиса, в-третьих, отвечать на новые вызовы активного грузинского лидера, в-четвертых, держать руку на пульсе Армении и Азербайджана. И все это в условиях, когда советский «запас прочности» исчерпан, к власти пришли и еще придут новые поколения политиков, никак не связанных с Россией и уж тем паче с Советским Союзом. Россия будет иметь дело с «поколением Саакашвили», то есть с людьми, более амбициозными и не имеющими страха перед «великой державой».

Поэтому сегодня у России на юге Кавказа выбор как никогда невелик. Надежды на эксклюзивную роль кавказского миротворца, а также на политическое доминирование следует отложить до лучших времен. Сейчас необходимо срочно обозначить приоритеты российской политики в регионе, озвучить их и последовательно защищать. Россия должна четко определить пределы своих возможных уступок и отступлений, увязав их с безопасностью на российском Северном Кавказе. Российское присутствие на юге Кавказа (включая и военный формат) не является вопросом ее «имперского возрождения». Обеспечение стабильности в бывших республиках Закавказья – принципиальное условие для мирного развития внутри самой России, сохранения ее государственной целостности. Россия – кавказское государство: 10 субъектов РФ находятся непосредственно на территории Северного Кавказа; еще три (Волгоградская, Астраханская области и Республика Калмыкия) входят в состав Южного федерального округа и за последнее десятилетие интегрированы в общекавказские социально-экономические, политические, культурные проекты. Территория российского Северного Кавказа по своим размерам превышает независимые государства Южного Кавказа.

Практически все этнополитические конфликты на территории юга России имеют тесную связь с конфликтами в бывших советских республиках Закавказья (среди них грузино-осетинский и осетино-ингушский конфликты, грузино-абхазское противостояние и «чеченский вопрос», армяно-азербайджанский конфликт и проблема взаимоотношений «коренного населения» Кубани и Ставрополья с мигрантами-армянами). Российский Северный Кавказ и государства Южного Кавказа объединяют проблемы «разделенных» народов (лезгины, осетины, аварцы) и незаконно репрессированных народов (турки-месхетинцы). Армяно-азербайджанское противоборство из-за Нагорного Карабаха привело к значительному перемещению армянских беженцев на территорию Краснодарского и Ставропольского краев. На сегодняшний день армяне составляют 12% жителей Туапсе, 15 и 38% соответственно жителей Сочи и Адлера. «Армянский вопрос», таким образом, стал одним из важнейших общественно-политических факторов на Кубани, а антиармянская риторика стала одним из способов политической легитимации для краевой элиты, списывающей собственные просчеты и ошибки на чужаков-мигрантов.

Грузино-осетинское противоборство привело к потоку беженцев из бывшей Юго-Осетинской автономии в соседнюю Северную Осетию. Их «обустройство» в «братской республике» среди прочего было обеспечено вытеснением из Пригородного района ингушей. Грузино-абхазский конфликт способствовал консолидации и радикализации адыгских этнонациональных движений в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Адыгее, активизации Конфедерации народов Кавказа, ставшей одним из главных действующих лиц грузино-абхазского противостояния. Разрешение «чеченского вопроса» не в первую, но и не в последнюю очередь зависит от успешного урегулирования ситуации в Панкисском ущелье.

Таким образом, обеспечение безопасности на российском Кавказе немыслимо и неотделимо от стабильности в соседних Грузии, Армении и Азербайджане.

Но наши «особые» интересы (и даже политическую неуступчивость) необходимо обосновывать на языке, принятом в США и Европе. Хотя бы потому, что это современный политический язык.

И последнее. Россия должна снова, как в начале 1990-х гг., стать лидером в «миротворческом процессе». Инициирование новых проектов и переговоров должно опережать предложения США, Европы и самих закавказских республик. Таким образом, российская кавказская политика должна наконец приобрести смысл и самоценность, а не выступать в роли падчерицы политики советской. Россия на юге Кавказа сегодня не может «сосредоточиваться», она должна действовать. Иначе «сосредоточиваться» придется на рубежах Дона и Кубани.