Россия глазами грузина

Грузинско-российские политические взаимоотношения никак не назовешь добрососедскими. Неурегулированные отношения с северным гигантом до сих пор остаются для наших властей основной внешнеполитической головной болью. Наше желание сотрудничать с Россией совершенно естественно, но наладить партнерские взаимоотношения никак не удается. Так оно было и исторически.

Мечтавшие выбраться из кавказского и переднеазиатского военно-политического ералаша грузинские царства предлагали царской России все, кроме собственного суверенитета, но их инициативы, как правило, заканчивались крахом – результаты расчетов и ожиданий грузинских политиков оказывались прямо противоположными. Ситуация была явно парадоксальной: Грузия оставалась в выигрыше только когда отказывалась от попыток сближения с северным «единоверным» соседом и следовала политической воле агрессивнейших мусульманских империй. Правда, со стратегической точки зрения такой компромисс грозил в конечном итоге привести к ярко выраженным изменениям национальной и культурной идентичности, но в качестве тактического маневра и временного отступления он иногда даже давал положительные результаты. Для иллюстрации достаточно вспомнить 112-летний период мусульманского правления в Картли (1632-1744 гг.), когда в стране воцарились относительный мир и порядок, а в грузинской культуре даже имел место своего рода «ренессанс» (Вахтанг VI, Сулхан-Саба, Давид Гурамишвили и др.). Правда, культурное оживление еще больше проявилось после полной инкорпорации грузинских царств и княжеств в Российскую империю, но эти успехи были достигнуты ценой неоправданной жертвы, то есть полного упразднения грузинского государства.

Историки пишут и такое: в результате присоединения к России истерзанный войнами народ наконец-то вздохнул, но эти соображения не соответствуют действительности: врагам вашим так вздохнуть, как вздохнула тогда превращенная в губернию Российской империи Грузия!

Однако вернемся к главному.

Каковы причины вышеупомянутого парадокса? Иначе говоря, почему появление русского мундира на кавказской политической сцене перевернуло все эти расчеты с ног на голову? В условиях и по сей день не урегулированных отношений с Россией эти вопросы совершенно естественны.

Международные проблемы обычно решают политические лидеры, тем более так было в эпоху монархов и царей. И тем не менее было бы большой несправедливостью взваливать вину за политические катастрофы времен Вахтанга VI и Ираклия II на эти лица, и в самом деле имеющие неоценимые заслуги перед страной – конкретные лица не так уж и виноваты. И все-таки, размышляя над этим вопросом, известный историк З. Авалишвили недоуменно спрашивал: почему искушенные в изощренной переднеазиатской дипломатии, обладавшие безошибочным политическим чутьем Вахтанг и Ираклий допускали элементарные ошибки, когда дело касалось России? В самом деле, почему грузинские политики часто бывали (а иногда и сейчас бывают) такими неадекватными там, где речь идет о России? Ответ на этот вопрос вовсе не в ограниченности или сообразительности того или иного политика – искать его следует в социально-культурной или ментальной плоскости нашего общества.
Появление на арене московитов с самого начала вызвало в грузинской элите бурю страстей и разногласий; а в конечном итоге получилось так, что грузинское общество восприняло Россию совершенно неадекватно, что, как мы уже сказали, было предопределено социально-культурными причинами, а точнее – раздвоенным политическим мировоззрением нашей элиты и расколотой психикой высшего общества.

Грузинская ментальность сформировалась в результате двух диаметрально противоположных эволюционных процессов:

До тринадцатого века грузинское общество было идентично феодальному обществу западноевропейского типа, типологически Грузия относилась к западноевропейской цивилизации. Это означало, что в ее социальной инфраструктуре была реализована идея свободы личности – правда, в виде системы прав и обязанностей сложной вассальной иерархии, но, что ни говори – свободы. Ведь и современная западная цивилизация сформировалась в общественный строй, гарантирующий свободу личности, в результате постепенной эволюции всё той же вассальной системы.
Социальная память грузинского общества генетически хранит воспоминания о своей принадлежности к западной цивилизации, и большая часть нашей политической элиты и сегодня уверена, что грузинский народ, с точки зрения цивилизационной идентичности, принадлежит к Западу. Это подтверждают и известные слова Зураба Жвания, произнесенные с трибуны Европарламента: «Я грузин, следовательно, я европеец».

Но начиная с тринадцатого века социальная эволюция Грузии пошла по диаметрально противоположному пути. Здесь мы не сможем проследить причины этих злополучных скитаний в восточном направлении; отметим только, что, начиная с тринадцатого века, социально-политическая система Грузии выродилась в крепостническое рабство, что полностью исключало реализацию идеи свободы личности. Грузинские царства и княжества сформировались в типично «азиатскую» страну. Прошедшие через беспримерные войны с исламскими империями ради сохранения «грузинскости» цари и князья со временем «отатарились».

Термин «грузинскость» («катвелоба») означал больше, чем этно-национальную принадлежность – он означал специфическую хозяйственно-политическую систему, противоположную как раз тому восточному социально-политическому строю, который определялся термином «татарщина».

Но несмотря на эту «азиатчину», грузинская политическая элита явно выделялась изо всех восточных элит по одному признаку – она, как-никак, была в основном христианской. По типу своей политической системы и соответствующей ей ментальности Грузия стала обычной частью общевосточной стихии, но по религиозной принадлежности все-таки оставалась родственной Европе.
И это несмотря на то, что грузинская церковь прошла ту же траекторию эволюции, что и грузинские царства. В свое время грузинское христианство – и это подчеркивал Иванэ Джавахишвили – по своим правовым и организационным основам стояло ближе к католицизму, то есть к западному христианству, нежели к византийско-восточной ортодоксии. В том же тринадцатом веке ситуация диаметрально изменилась и в этой сфере, и грузинская церковь сблизилась с греческой, а затем и вовсе сформировалась как грузинская разновидность российского православия, то есть стала всецело восточным институтом. Это и не удивительно, поскольку с церковью должно было произойти то же, что и со всем остальным обществом, церковь ведь и сама была обществом: у нее был не только четко структурированный экономический профиль, но и государственно-политический строй; в конце концов, церковь и царство состояли из одних и тех же людей, и т.д, и т.д...

Но вернемся вновь к основной мысли.

Итак, несмотря на то, что в позднее средневековье грузины «отатарились» и их система социально-политических ценностей выстроилась на принципе не свободы личности, а рабства и подчинения, грузинское общество, самоотверженно боровшееся за сохранение христианства (по существу же, национально-культурной идентичности), на общем фоне исламских империй ощущало себя оплотом общехристианского мира и сражалось со стихией ислама, оставшись, как Дон-Кихот, в полном одиночестве. Так что неудивительно, что обескровленная в неравном бою страна потянулась в поисках союзника, а потом и вовсе покровителя, к Европе. В Грузии никогда не забывали о христианской Европе и о победах над неверными, добытых в унисон с крестоносцами, тем более, что наше «европейство» (времен вассалитета) совпало с зенитом могущества грузинского государства эпохи Давида Строителя и Тамары – воспоминание о прошлом величии не давало нам покоя.

Если б не ирано-османское иго, мы бы всему миру показали, что в Азии мы - «европейцы». Недаром царь носил вместе с персидской чалмой западный мундир. Несмотря на все беды, свалившиеся на его голову, «отатарившееся» грузинское общество не смирялось с судьбой, сражалось с исламскими империями с воодушевлением воинов за веру – и до последнего вздоха ждало христианского союзника.

И вот, когда на сцене кавказского политического театра появился русский солдат в европейском мундире, в грузинской элите проснулись старые крестоносные страсти. Венско-германская идея разрушения Османской империи, и возрождения Понтийского царства и ее альтернатива – «греческий проект», разработанный при дворе императрицы Екатерины – подлили масла в огонь... Стремление вырваться из клещей мусульманских империй и освободить завоеванные территории, опираясь на христианскую Россию, будоражило все грузинское общество, но достижение этой цели чуть ли не автоматически зависело от освобождения от глубоко вросших в тело страны когтей крепостничества и азиатчины...

Прошедшее сквозь огонь и воду священной войны с мусульманскими империями грузинское высшее общество мечтало о возрождении былой славы, когда грузины въезжали в Иерусалим под развернутыми знаменами. Грузинские государственные деятели прекрасно сознавали основные социально-политические причины рокового поражения Грузии и поворота колеса Фортуны в тринадцатом веке. Пятисотлетняя война за освобождение страны от исламских империй шла на фоне внутренних войн за реформирование общественно-политической системы; сохранить «грузинскость» и освободить страну от внутреннего рабства – это было фактически одно и то же. На протяжении веков все великие государственные деятели с фанатическим упорством пытались освободить страну, то есть реформировать ее строй. Это и было основной причиной, провоцировавшей бесконечную агрессию мусульманских империй: ирано-османские правители прекрасно помнили, что представляла собой Грузия в не столь уж далеком прошлом и прекрасно понимали, что нынешняя слабость Грузии определялась той крепостнической моделью княжеств, попыткам реформирования которой они так яро противостояли. Из-за такого тяжелейшего внешнего прессинга реформаторы остались ни с чем. Грузия не смогла избавиться от азиатской ипостаси, внутренне не смогла уйти от Азии и соответственно, не могла приобрести европейского союзника. Но с установлением соседских взаимоотношений с христианской Россией у царского двора появилась надежда на ликвидацию системы княжеств и установление европейско-французского порядка (при царском дворе была разработана модель реформы страны «на французский лад»). Напрасная надежда!!!

Уютно чувствовавшая себя во главе крепостнической системы княжеств знать, рядившаяся в чалму и чихтикопи (женский головной убор. – Ред.), всячески противилась разрушению существующего порядка. Вот они и победили: надежда Ираклия использовать Россию для разрушения системы княжеств была утопией – поскольку Россия сама являлась крепостнической и глубоко азиатской империей, социальный реформизм ее никак не устраивал. Грузинские же князья оказались естественными союзниками российских великодержавных интересов. В борьбе за избавление от азиатской ипостаси Россия была столь же никчемной, более того – такой же враждебной силой, как и ирано-османские силы. Но христианская оболочка и то, что Россия после Петра I, как потемкинская деревня – внутри грязь, снаружи атлас – выглядела «по-европейски», все-таки ввели в заблуждение пытавшихся вырваться из азиатского окружения грузинских «рыцарей»...

Россия использовала внутренний социальный раскол в Грузии с выгодой для себя и решила совершенно уничтожить и без того уже находившееся при смерти грузинское государство. После знаменитого Георгиевского трактата (1783) Россия, действуя где тайно, где явно, умножила в рядах грузинской знати сторонников превращения Грузии в российскую губернию.

Удивительна реакция ирано-османских предводителей на эти действия России - говоря словами пословицы, не умея навредить всаднику, они вредили его коню: в результате подрывных и провокационных действий Османской империи за каких-то десять лет население Картл-Кахети уменьшилось вдвое!!! А после нашествия Ага-Магомед-хана – в стране камня на камне не осталось. И все это лило воду на российскую мельницу!!! Если Ираклий в чем-то и ошибался, то только в том, что не смог предвидеть идиотизма ирано-османских правящих кругов. В результате их абсолютно непредусмотрительных действий русские заняли важнейший плацдарм Закавказья без единого выстрела. Ирано-османы собственноручно расчистили путь для России.

Ираклий проиграл, поскольку крепостническая («отатарившаяся») элита «связалась» с Россией против царского двора, боровшегося за реформы в стране, и вознамерилась сбросить Ираклия. Ярче всего это проявилось перед решающим Крцанисским сражением, когда элита сорвала мобилизационный процесс и оставила 2000 гвардейцев Ираклия против 35000-ного войска иранского шаха. Такое неслыханное предательство было обусловлено тем, что вся тогдашняя элита, каждый ее член в той или иной степени был внутренне раздвоен: ни один из них не освободился окончательно от внутренней «татарщины».

Крцанисская трагедия позволила русским аннексировать Грузию без каких-либо проблем. Это «присоединение» к России позволило грузинскому высшему обществу избавиться от многовековых мучений, порожденных внутренней раздвоенностью, и страна «успокоилась» (вернее, упокоилась).

Но разве только Россия была вершителем грузинских судеб! Выше мы уже отмечали, как помогали России вольно или невольно в исполнении задуманного ею конкуренты – ирано-османские придурки-предводители. А до этого произошла инкорпорация Самцхе в Османскую империю, что уже было как бы прелюдией к российско-грузинской трагедии: Османская империя превратила треть Грузии в свой пашалык. И произошло это не только и не столько благодаря военному превосходству Османской империи, сколько из-за того, что «отатарившиеся» (на сей раз уже окончательно – то есть принявшие ислам) атабаги (правители - прим. редакции)Самцхе предпочли подчиниться «хонткари» (так в Западной Грузии называли султана. – Ред.), чем стать соратниками царей-реформаторов, сражавшихся за возрождение былого величия! Подобное тяготеет к подобному!

Однако вернемся к теме России и еще раз разъясним, почему Россия так очаровала и как магнит притягивала большинство грузинской знати.

По своим политическим параметрам Россия представляла собой классическое воплощение Востока. Отатарившаяся грузинская знать подсознательно (т.е. на самом деле) желала интеграции с Востоком (подобное тяготеет к подобному), и этот процесс интеграции в исламский Восток зашел уже довольно-таки далеко. Но если в случае с Ираном различие в религии не давало санкции на законный брак с исламской империей, в случае Османской империи брак состоялся, поскольку атабаги и месхетинская знать избавились от своего вероисповедания – этого мешавшего рудимента – и приняли ислам. В случае же с христианской Россией сдерживающего религиозного фактора и вовсе не было. В этом смысле Россия, что и говорить, выглядела привлекательнее других соседей. Внутренне раздвоенное грузинское дворянство хотело «оставаться сразу и в Европе, и в Азии», а евразийская Российская империя как раз и была государственной системой, удовлетворявшей это противоречивое стремление. Русские чиновничьи и солдатские мундиры создавали для грузинского высшего общества иллюзию разновидности христианского Запада и удовлетворили его амбиции «европейскости»; на самом деле под этими мундирами скрывался «жандарм Европы», то есть полный антипод Запада, но это волновало отатарившееся общество, как слепого – вздорожание свечей. Так что, когда мы говорили выше о неадекватном восприятии России, мы подразумевали только тех, кто искренне стремился «вернуться в Европу». Такие социальные реформисты были, в основном, в верхних эшелонах политической пирамиды, то есть при царском дворе, а князья и батонишвили – представители боковых ветвей царской фамилии, не имевшие прав на престол – в большинстве своем были сборищем антиреформаторов. Тем не менее, вследствии внутренней раздвоенности ностальгия по Европе временами накатывала и на них. В какой-то момент это ностальгия приняла едва ли не всеобщий характер и породила идею заговора против российской деспотии. Этот заговор представлял собой грузинскую патриотическую вариацию на тему декабристского заговора. В 1832 году, после долгой предварительной подготовки, заговорщики были готовы к восстанию, но восстать... не решились: наслоения азиатского прошлого удержало заговорщиков от решительного осуществления этого проекта, задуманного ими как план европейской реформации. Но сама идея заговора, несомненно, свидетельствовала о том, что после присоединения к России навязчивое желание интеграции в Запад так и осталось несбыточной мечтой.

* * *

После катастрофы 1801 года грузинское общество прошло трудный и долгий путь трансформации. В лоне российской империи оно постепенно пришло в себя. Но в то же время вопрос политической ориентации грузинского народа еще глубже увяз в перипетиях русско-грузинских отношений.
Осознали ли мы до конца свои политические ориентиры хотя бы сегодня? Сейчас, когда наша страна стремится в евро-атлантическое пространство, такой вопрос кажется даже кощунственным, но, уверяю вас, этот вопрос стоит обсудить.


часть 2

Сегодня гордиев узел российско-грузинских взаимоотношений завязан на нерешенном вопросе нарушенной территориальной целостности. Российские военные стоят в Цхинвали и Сухуми с мандатом миротворцев, но если посмотреть на проблему без дипломатических реверансов, - Россия эти территории аннексировала. Основная причина – российская стратегия, направленная против проникновения Запада, точнее, НАТО, на Кавказ. Грузия и вообще Закавказье давно уже стали ареной российско-западного соперничества, и сегодняшние российско-грузинские отношения вплетены в контекст этого долгого глобального противостояния, а для того, чтобы разбираться в долгосрочных взаимоотношениях двух стран, необходимо изучать не только политическую конъюнктуру, но и мировоззрение и политическую культуру элит этих стран.

Главное, что привлекает внимание с этой точки зрения, - это новое идейное течение, своего рода политический идеализм, охвативший европейский континент в начале прошлого века.

На Парижской мирной конференции 1919 года президент США Вудро Вильсон заложил своими знаменитыми «Четырнадцатью пунктами» основы новой эры в мировой политической и дипломатической практике: отныне, благодаря идейно-политической гегемонии Америки, краеугольным камнем как внутри-, так и внешнеполитических отношений были признаны идеи свободы личности и защиты прав человека; в результате выхода американцев на широкую международную арену (вступления в Первую мировую войну) то, что было банальностями для внутренней и внешней политики США, было объявлено фундаментальными принципами международной политики. Отныне и межгосударственные отношения должны были опираться на те же моральные принципы, что и внутриобщественная жизнь: отношения между государствами должны были строиться не по традиционной системе баланса сил, а на принципах коллективной безопасности; вместо тайных сговоров следовало внедрить практику открытых соглашений, и т.д., и т.д.

Европейским государствам эти пришедшие из Америки новые идейные тенденции и стандарты вовсе не были чужды. Эти идеи были завоеванием европейской цивилизации, на американском континенте они просто созрели – причем беспрепятственно, поэтому быстрее. Назовем это новое идейное течение триумфом либеральной демократии и посмотрим, что произошло в это время в других уголках планеты.

Но прежде необходимо предотвратить одно возражение.

Для достижения своих целей великие державы, империи, всегда применяли соответствующие идеологические инструменты, но эту практику следует четко разграничить с идеализмом Вудро Вильсона. Одно дело – имперская идеология, мессианизм тысячи мастей, и другое – истинные хищнические помыслы тех же империй, где идеи являются лишь средством для маскировки великодержавной стратегии. В случае же нового американского идеализма упомянутые идеи являются уже не средством для достижения политических замыслов – а целью. Для либерального общества коллективная безопасность, права человека, суверенитет наций и тому подобные идеи – это та жизненно важная основа, на которой стоит само это общество.

Политический идеализм оказался не чужд и другим цивилизациям: то, что произошло на западной периферии Европы, достигло и ее восточной окраины, т.е. России (и, соответственно, Грузии). Но Россия олицетворяла собой искаженное, карикатурное «альтер эго» Америки и Европы. Европейские общественно-политические идеи реализовались здесь в совершенно беспредельных, доведенных до крайности, формах. Как известно, тенденция, доведенная до крайности, обычно переходит в свою противоположность, и западноевропейские социально-политические ценности в случае России оказались перевернутыми с ног на голову: процесс освобождения рабочего человека от кабальной зависимости закончился тотальным подчинением индивида государству, лишение народа права собственности было преподнесено как «народная собственность», гонка вооружений была названа «борьбой за мир», порабощение соседних государств и народов – их «освобождением», и т.д., и т.д. Короче говоря, можно сказать, что восточноевропейским перепевом идейной системы западной либеральной демократии стала русская социал-демократия. Несмотря на всю их противоположность, политический идеализм в случае российского общества, как и европейско-американский, тоже стал исключительно принципиальным, жизненно важным явлением – российский общественный строй принял вид чисто идеократической диктатуры, а противостояние западной либерал-демократии и русской социал-демократии превратилось в основное содержание и головную боль эпохи. А результатом этого стали «горячие» и «холодные» войны.

Позднее политический идеализм появился и в странах ислама. Стараясь преодолеть политическую неполноценность в исламском мире, он принял вид фундаментализма и соответствующего ему религиозно-политического экстремизма. В глобальном политическом противостоянии исламский фундаментализм занимает место, освобожденное русским империализмом, и враждует с западным либерализмом. Для нас здесь интересно то, что в смысле общественных и политических ценностей русское/грузинское «православие» не слишком отличается от ислама, и русское/грузинское общество сенситивно к религиозному экстремизму не только из-за укоренившегося в этих странах ислама. К сожалению, формат статьи не позволяет нам углубиться в эту тему…

Грузию не миновало ни одно из упомянутых идейных течений. Она была частью Российской империи, и погоду здесь делали, в первую очередь, именно бури русских идейных эволюций или революций. Рассмотрим этот процесс немного подробнее.

В России новое идейное течение начала прошлого века приобрело как раз вид революций. Великий русский философ Семен Франк называет последнюю русскую революцию интеллигентной революцией, и вот почему.

Фактом кардинального значения для русской культуры и русской истории вообще Семен Франк считает знаменитый манифест 1762 года, освободивший дворянство от обязательной государственной службы. В результате возникла каста праздных, свободных людей, часть которых занялась литературной и интеллектуальной деятельностью. Тут надо подчеркнуть, что выбор был мотивирован и политически: в деспотическом российском государстве какого-либо иного средства политического оппозиционирования, кроме косвенного (литература, театр), не существовало. В конечном итоге из этой вот праздной социальной касты сформировалась пресловутая русская интеллигенция. Это была каста служителей политических и общественных идеалов, подготовившая основу будущей русской катастрофы: определила и задачи политических партий в России, и элиты этих партий укомплектовала из своих рядов интеллигенция (дворянское происхождение русских социал-демократов общеизвестно). В отличие от западных политических партий, русские партии боролись не за интересы того или иного класса, а за социальные и политические идеалы (к сожалению, за нигилистские, превратные идеалы), вследствие чего это движение завершилось установлением идеократической диктатуры.

Нигилизм и идеализм, казалось бы, несовместимы, однако это не совсем так: и у нигилизма есть свои идеалы; вернее, идеалы нигилизма в конечном итоге сводятся к одной главной идее – идее самоотрицания.

Именно из-за этой нигилистической ее сущности случилось так, что вся русская интеллигенция диалектически отрицала самое себя – начала с оппозиции деспотическому государству, а установила абсолютную деспотию. И апофеозом самоотрицания стали физические репрессии интеллигенции 1937 года…
Нравится нам это или нет, но надо признать, что нигилизм стал глубоко характерным свойством и грузинской духовности. Идейное родство грузинского и русского народов питала общая православная почва, но не будем углубляться в вопрос о религиозных корнях…

Самоотрицание было главнейшим – может быть, единственным – идеалом и грузинского дворянства (из которого потом, как в России, вырастет интеллигенция) еще накануне смерти грузинского государства (я подразумеваю 1801 год). Рудиментарная идея Грузии как «передового рубежа христианской Европы» была еще жива, а реализовать ее грузинское общество, разумеется, уже не могло. Подписывая Георгиевский трактат, оно – в фантазиях своих – надеялось на оживление этой умирающей идеи под патронажем России. Но это – в фантазиях. А реально – клало голову в петлю, как раз и осуществляя идею самоотрицания.

После присоединения к России старая социально-экономическая основа (система княжеств) грузинского дворянства, т.е., протоинтеллигенции, была упразднена, грузинское дворянство превратилось в «помещиков», в классовом и социальном отношении уподобившись дворянству русскому. И вылупившаяся из него грузинская интеллигенция пошла русским путем. Более того, по всей империи грузины превратились в главных знаменосцев социал-демократии: раньше всех начали пропаганду марксизма и всколыхнули целый рой недобрых личностей – от Махарадзе и Церетели до Цхакая и Джугашвили. Грузинская интеллигенция боролась за победу социалистической революции, ее творческая часть, занимавшаяся искусством, приветствовала революцию, «равнялась на пятилетки» и т. д…

Но это – лишь одна сторона вопроса.

В Грузии, как и в России, либеральные идеи утвердились и в более чистом, неискаженном виде. У нас идейное течение либеральной демократии известно под именем «тергдалеули» [испивших воды Терека, как называли тех, кто направлялся по Военно-грузинской дороге на учебу в Россию. - Прим. перев.]. Именно они, Илья Чавчавадзе и его последователи, вырвали грузинское общество из болота нигилизма и внушили ему идею национального суверенитета. Их усилия увенчались достижением независимости, но эта независимость оказалась кратковременной: волну либерализма в Грузии, как и в России, замутнил поток социал-демократического нигилизма. Нигилизм и национальное государство – понятия несовместимые: Грузия вновь исчезла с политической карты, и в этом заслуга как раз ее социал-демократического отродья (Сталина, Орджоникидзе, Махарадзе, меньшевиков-коллаборантов), убивших Илью Чавчавадзе.

Пройдет 70 лет, и в момент крушения советского колосса на глиняных ногах грузинское общество за счет еще сохранившихся здоровых сил снова вступит в борьбу и восстановит независимость страны… Однако окажется, что из всего арсенала либеральной идеологии у него оставалась лишь идея национального государства, - все остальные стали для грузинского общества китайской грамотой, причем не только для простых людей, но и для самой интеллигенции, из которой постепенно выделилась новая интеллектуальная элита. Но покуда формировались эти новые, бразды правления вновь захватила старая интеллигенция, а точнее – Шеварднадзе и советская номенклатура, и вновь направила страну по привычному пути самоотрицания. Если бы не на редкость выгодная внешнеполитическая ситуация и решающая поддержка Запада, страну, охваченную стихией экономической разрухи и конфликтов, и на этот раз постигла бы катастрофа. Помощь Запада оказалась решающей – в стране появилась новая элита, как в среде политиков, так и внутри тех организаций гражданского общества, которые, в виде ячеек западной цивилизации, были созданы так называемыми «потомакдалеули» [испившими вод Потомака. - Прим. перев.] Именно они развернули страну в направлении Революции роз.

Идентичны ли пути политической эволюции – грузинский и русский? Окажутся или нет обе эти страны под одним цивилизационным зонтом?

Россия не раз было трогалась в направлении вестернизации, но возвращалась с середины пути. В послеельцинской России уже явно проявились признаки разрушения еще незрелой демократии. Несмотря на проводимую Западом политику сближения с Москвой, Россия по-прежнему остается страной, противостоящей Западу, как в смысле цивилизационной идентичности, так и геостратегически.
Революция роз стала предвестницей схождения Грузии с российской орбиты и смещения к орбите западной, но со сменой власти эта революция не завершилась, а только началась, - Грузия все еще не является страной, прочно вошедшей в западную орбиту. Главная политическая коллизия разыгрывается здесь между либерально-демократическим и российско-советским наследием, и в этом смысле Грузия – типичная «расколотая страна». Расколота и Россия, но разница в том, что в случае Грузии прорыв в направлении Запада уже произошел, и в этом – как ни парадоксально – ей помогла Россия. И сегодня стремлению Грузии к Западу способствует та же Россия.

С тем, что Россия угрожает национальной безопасности Грузии, в грузинском обществе не спорит никто. Единственная же гарантия избавления от этой угрозы – интеграция в Запад. Этой интеграции не произойдет, если Грузия сама не станет страной, ориентированной на либеральные ценности. Подобное, и в этом случае естественно, стремится к подобному.

Политическая эволюция России выглядит иначе. Прорыв, подобный Революции роз, там маловероятен. Да и в Грузии народ не поддержал бы так единодушно и ревностно революцию, не помоги Грузии Россия: Шеварднадзе и его номенклатура были российско-советским шипом, впившимся в грузинское политическое тело (не случайно в кульминационный момент революции заблудшего вассала Кремля защитил посланник небес – Игорь Иванов). Россия сверх всякой меры давила Грузию в своих тисках с помощью Шеварднадзе (и в его лице), и режим Шеварднадзе стал настолько антинародным, что против него единодушно выступил народ, что и решило судьбу революции. Революция роз осуществилась не столько под флагом защиты демократии, сколько под лозунгом защиты народа, который оскорбляли неокоммунистические глупости Шеварднадзе.

Так что, хватит ли «розовой» (испившей воды Потомака) власти способности построить демократическое общество – это еще вопрос. Такое желание заметно, но время идет, народ и власти отдаляются друг от друга: реформы болезненны и у многих вызывают озлобление, а у правящей элиты порой появляются старые коррупционные и антидемократические рецидивы. Это компрометирует реформы и все более разжигает недоверие к демократизации, а ведь если отчуждение от Запада возрастет, нас ожидает возвращение в российскую, «евразийскую» орбиту – т.е. очередной крах. Тем более что в Грузии, несмотря ни на что, стремление к России по-прежнему велико. Когда бы не нарушенная Россией территориальная целостность, симпатии к этой стране в народе и во власти резко бы возросли. Будь кавказская политика России прогрузинской, она безболезненно перевербовала бы Грузию в свою орбиту, но в российских политических кругах дружить с Грузией никому в голову не приходит. В итоге, грузинско-российская конфронтация все более углубляется. И, тем не менее, мы можем смотреть в будущее с оптимизмом.

Что дает нам основания для такого оптимизма?

Наш нигилизм!!! А точнее – порожденная этим нигилизмом опасность.
Нигилизм поставил страну на грань гибели. Реальность катастрофы вынудила общество еще раз вступить в борьбу и ароматом роз перебить смрадное дыхание смерти. Сможет ли грузинское общество окончательно отмежеваться от российско-советского наследия? Станет ли для него либеральная ориентация – путь, проложенный Ильей Чавчавадзе – путеводной звездой, покажет ближайшее будущее.
Как бы мала ни была Грузия, в политических планах и геостратегических схемах, составляемых Россией для ближневосточного направления, Грузия всегда будет занимать важнейшее место. Чем сильнее будет Грузия, тем скорее она вынудит Россию предпочесть в кавказском регионе политику партнерства с Западом политике конфронтации. Причем Россия от этого только выиграет. Наша слабость только подпитывает стратегические иллюзии великодержавно настроенных российских политиканов – она вредна не только нам, но и России. Именно в этом и состоит парадокс грузинско-российских отношений: чем слабее Грузия, тем хуже… для России.